This book is available either individually, or as part of the specially-priced Arguments of the Philosphers Collection.

Purpose. The article is devoted to the analysis of corporality as an attribute of plastic art in the Ancient art, the Middle Ages, the Renaissance, the modernism and the postmodernism. Theoretical basis. The authors consider historical development of the art as a change of paradigms. Within each paradigm a special understanding of art is created, which is characterized both by the act of creativity itself and by the evaluation of its results. Particularly urgent is the task to identify the origins (...) of these changes, to indicate their stages, the direction of the evolution of artistic creativity. In this context, corporality as a paradigm of European plastic art is considered in the article in the concrete historical dimension from the classics to the postmodernism. Originality. Postmodern experiments stimulate blurring the borders between the traditional forms and genres of art. Review of canonical ideas about the creation and destruction, order and chaos in art illustrates conscious reorientation from the classical understanding of artistic creativity to the construction of artifacts-simulacra, which is a characteristic feature in the oeuvre of contemporary artists, ranging from the pop art to the present day. Conclusions. The ideas of postmodern philosophers found their visual embodiment in modern artistic practices. Reconstruction of the body, re-switching of its elements according to the principle of chaotic collage, the interpretation of the human body as a separate substance isolated from the individual him/herself, which is presented as a phenomenon of mass culture, became the basis of the creative method of contemporary plastic art. The ideas of postmodern philosophers have found their visual embodiment in the contemporary artistic practices. (shrink)

Библиогр.: с. 190-206.В настоящей книге мы стремились обрисовать контуры нормативной модели смены фундаментальных научных теорий продемонстрировать эффективность ее применения на примере перехода «Лоренц – Эйнштейн». Нелишне еще раз подчеркнуть, что ни сама модель, ни задаваемые ей теоретические реконструкции ни в коей мере не являются окончательными. Единственное, на что претендует автор, – это лишь на то, что они лучше – в определенных аспектах – предложенных к настоящему времени моделей и реконструкций. Поэтому не только нельзя констатировать, что все проблемы – методологического и (...) историко-научного характера (даже сформулированные в начале данного исследования) – полностью и окончательно решены. Напротив, предлагаемая концепция ставит (а иногда по-новому формулирует) ряд сложных и интеречных задач. Перечислим вкратце некоторые из них. Во-первых, желательно выяснить, насколько данная концепция является универсальной, уточнить область ее применимости. Может ли она претендовать на реконструкцию всех процессов смены в истории физики, и если не может, то каких именно? Ответ на последний вопрос представляет для модели исключительный интерес, поскольку он может указать на возможные направления ее дальнейшего совершенствования. Скажем, способна ли наша концепция дать достаточно адекватные описания переходов «Птолемей – Коперник» или «Аристотель – Галилей – Ньютон»? Далее, применима ли наша модель к развитию других естественных наук, скажем, к историям химии и биологии? Может ли она описать переходы «Пристли – Лавуазье» или «Ламарк – Дарвин»? Во-вторых, как «работает» модель в современной физике? Способна ли она указать определенные направления крайне актуального сейчас синтеза общей теории относительности и квантовой теории поля? Некоторые попытки (см., например, Нугаев, 1987) обнадеживают, но до реальных результатов еще далеко. В-третьих, реконструкция научной революциив физике в начале XX века также ставит не меньше проблем чем решает. Несмотря на то, она ориентирует исследователей на единое, целостное рассмотрение двух рассматривавшихся, как правило, изолированно, научных революций – квантовой и релятивистской – встает вопрос о более детальном рассмотрении взаимодействия «эйнштейновской» и «боровской» программ. Дальнейшее продвижение в этом направлении предполагает рассмотрение, возможно, под новым углом зрения, истории становления квантовой механики начиная с 20-х годов. И, наконец, последней (отнюдь не по важности) является проблема взаимодействия когнитивных и социальных факторов в процессе смены фундаментальных теорий. Иногда отказ от стандартной гипотетико-дедуктивной интерпретации естественнонауч-ной теории (см. подробнее введение) воспринимается как свидетельство в пользу так называемой «сильной программы» социологии науки, сформулированной Д. Блуром, с. Барнсом и др. (см., например, обзор «Современная западная социология науки», 1988). С точки зрения сторонников этой программы, движущие силы развития научного познания определяются не внутренними факторами развития науки, а ее социокультурным окружением. Именно последнее оказывает решающее влияние на смену фундаментальных теорий. Например, согласно работе американского историка науки П. Формана «Веймарская культура, причинность и квантовая теория», причиной перехода от классической механики к квантовой было распространение среди немецких физиков экзистенциалистской « философии жизни», характеризующейся антагонизмом к рациональности. Одним из каналов, через который индетерминистские настроения «проникали» в среду немецких ученых, была философия Шпенглера (см. подробнее Мамчур, 1987). Как справедливо (там же) отмечает Е. А. Мамчур, необходимо проводить различие между социальной природой познания, его социокультурной обусловленностью и социокультурной детермина-цией. Концепция социальной природы познания – важнейший принцип гносеологии: подлинным субъктом познания является все человеческое общество. Согласно тезису о социокультурной обусловленности познания, разделяемому подавляющим большинством исследователей (см., например, Бляхер и Волынская, 1976; Казютинский, 1979; Карпинская, 1980; Кузнецова, 1984; Пахомов, 1985 и др.), социокультурные факторы через философию, картину мира, идеалы научного познания оказывают определенное влияние на процесс научного познания. Но тезис о социокультурной детерминации требует, чтобы социокультурные факторы определяли саму внутреннюю логику развития науки и, как таковой, вызывает определенные трудности в интерпретации различных периодов развития науки (подробнее см. Мамчур, 1987). (shrink)

To make out in what way Einstein’s 1905 ‘annus mirabilis’ writings hang together one has to hang on Einstein’s strive for unity evinced in his stubborn attempts to coordinate with one another the basic research traditions of classical physics. Light quanta hypothesis and special theory of relativity turn out to be mere milestones of maxwellian electrodynamics and statistical thermodynamics reconciliation programme. The conception of luminiferous ether was an insurmountable stumbling block for Einstein’s statistical thermodynamics programme in which the leading role (...) was played by the light quanta paper . (shrink)

Scholars of Plato are divided between those who emphasize the literature of the dialogues and those who emphasize the argument of the dialogues, and between those who see a development in the thought of the dialogues and those who do not. In this important book Russell Dancy focuses on the arguments and defends a developmental picture. He explains the Theory of Forms of the Phaedo and Symposium as an outgrowth of the quest for definitions canvassed in the Socratic dialogues, by (...) constructing a Theory of Definition for the Socratic dialogues based on the refutations of definitions in those dialogues, and showing how that theory is mirrored in the Theory of Forms. His discussion, notable for both its clarity and its meticulous scholarship, ranges in detail over a number of Plato's early and middle dialogues, and will be of interest to readers in Plato studies and in ancient philosophy more generally. (shrink)

Dancy (philosophy, Florida State U.) presents two new interpretations of the evidence regarding the metaphysical ideas of two important figures in Plato's Academy, Eudoxus and Speusippus, and of Aristotle's reaction to those ideas.

ARISTOTLE'S PROGRAM Aristotle says outright that the law of non-contradiction cannot be demonstrated: you can't prove everything, and among the things you ...

We argue that thoughts are structures of concepts, and that concepts should be individuated by their origins, rather than in terms of their semantic or epistemic properties. Many features of cognition turn on the vehicles of content, thoughts, rather than on the nature of the contents they express. Originalism makes concepts available to explain, with no threat of circularity, puzzling cases concerning thought. In this paper, we mention Hesperus/Phosphorus puzzles, the Evans-Perry example of the ship seen through different windows, and (...) Mates cases, and we believe that there are many additional applications. (shrink)

In lieu of an abstract, here is a brief excerpt of the content:Reviewed by:Plato and Aristotle in Agreement? Platonists on Aristotle from Antiochus to PorphyryR. M. DancyGeorge E. Karamanolis. Plato and Aristotle in Agreement? Platonists on Aristotle from Antiochus to Porphyry. Oxford: Clarendon Press, 2006. Pp. x + 419. Cloth, $125.00.Coleridge wrote: “Every man is born an Aristotelian or a Platonist. I do not think it possible that anyone born an Aristotelian can become a Platonist; and I am sure that (...) no born Platonist can ever change into an Aristotelian. They are two classes of man, beside which it is next to impossible to conceive a third.”Ancient Platonists could not be counted on to accept this kind of dichotomy, and that is what Karamanolis’s book is about. (It may be usefully compared with Lloyd P. Gerson’s 2005 book, Aristotle and Other Platonists.) It covers Antiochus (second century BC), Plutarch [End Page 634] of Chaeronea, Numenius, Atticus, Ammonius Saccas, Plotinus, and Porphyry (third century AD). And it does so with incredible thoroughness, making it a tough read. The book began as a dissertation; it still has something of the air of one.The longest chapter is devoted to Porphyry, whom Karamanolis claims to be the first Platonist to write commentaries on books of Aristotle, and the first to adopt the view that Aristotle simply was in agreement with Plato—the founder of a tradition in scholarship to the effect that “Plato is named as the authority in metaphysics, and Aristotle in logic” (330). His concluding paragraph is this:It is this understanding of philosophizing which lies behind the formation of the Pla-tonist syllabus I described in the beginning of this book. This remains the situation until the Renaissance. When Renaissance humanists revive ancient philosophy, especially Platonism, as happened in Renaissance Florence, they re-establish this very model. Few other shifts in the history of Western philosophy are of such significance as the one which we, quite rightly, attribute to Porphyry.(330)The “Platonist syllabus” to which Karamanolis here adverts is perhaps summed up when he says that “from the third to the sixth century AD... Aristotle was appropriated by Platonists because they found his philosophy, if properly studied, a prerequisite for, and conducive to, an understanding of Plato’s thought” (4). More precisely, Karamanolis’s book is about Porphyry’s view and the background of its formation.Answering Karamanolis’s title question is not what is at stake; rather, he is concerned with how the Platonists listed above answered it. So we are not getting a history of the reading of Plato and Aristotle as agreeing or disagreeing from the very beginning. The early Academy and the skeptical Academy before Antiochus, for example, do not figure, except incidentally, in Karamanolis’s story (although there is a useful appendix on the early peripatetics). There is enough here to keep us busy without this.Dealing with any of Karamanolis’s Platonists is made more difficult by the nature of the material that remains: except for Plutarch and Plotinus, it is almost entirely fragmentary. So it is a question of interpreting not just the target authors, whose works we do not possess, but the sources we have for them, who have their own hobby-horses to ride, and hence are not always reliable. Karamanolis pays suitable attention to such details. But the back-and-forth discussion required can make it difficult to keep the larger picture in view.Karamanolis’s Platonists do not uniformly go for the agreement of Plato and Aristotle. As Karamanolis has it, Porphyry is the only one to swallow it whole: “... nowhere does Porphyry criticize Aristotle,” he concludes (322). This requires him to explain away what he regards as misunderstandings of the evidence (243–45 records some disagreements, and the Porphyry chapter throughout is dedicated to rebuttal). Karamanolis is at least prima facie convincing. At the opposite end of the spectrum are Atticus and Numenius, whose antipathy toward Aristotle is universal.For the rest, whether we are to say that Plato and Aristotle were in agreement obviously depends on what the agreement is to be about. There is, among Karamanolis’s Platonists, a good deal of interesting variation over that. Most of those who... (shrink)

This chapter contains sections titled: A Socratic Theory of Definition The Meno: Between Definitions and Forms Forms.